Оккупационная доктрина в странах Балтии – содержательный и правовой аспекты. Часть II

Словосочетание «оккупационный период» навязчиво эксплуатируется и в лексиконе политиков, и в масс-медиа, но только до тех пор, пока оно не сталкивается с реальностью. Так, широко отмеченное осенью 2005 года 60-летие системы образования музыкальных школ в Эстонии (в буржуазной Эстонии ничего подобного не было) даже самые праворадикальные газеты относили не к «периоду оккупации», а к «советскому периоду». Точно также праздновался 60-летний юбилей образования мужского хора Эстонии, 20-летие Национальной библиотеки Эстонии – лучшей в то время в СССР (да и сейчас ей нет равных ни в одной из стран постсоветского пространства), многих других достижений культуры, созданных в советский (не в оккупационный!) период, или широко отмеченный в 2006 году 50-летний юбилей получившего международное признание эстонского балета. Этот предмет гордости сегодняшней Эстонии был создан в СССР усилиями прославленных ленинградских балетмейстеров. «Сумеете ли вы представить себе, – писал в дни юбилея эстонский публицист К.Кяспер, – чтобы Гитлер тратил большие суммы на поднятие уровня французского балета, в то время как у баварских бюргеров в магазинах не было колбасы»[1].

Можно и дальше продолжать иронизировать над надуманностью этой дефиниции. Русские в СССР не имели никаких преимуществ перед титульными жителями Прибалтики. Наоборот, в целом положение русских в СССР было значительно хуже, чем положение представителей титульных этносов в союзных республиках. Это признают и западные социологи. «В глазах многих русских, – отмечает известный немецкий социолог Ян Экберт, – нерусские были привилегированными в системе национальных республик, в то же время многие нерусские называли советскую систему русской империей»[2]. Недавно на международной конференции в Калининграде, посвящённой российско-литовским отношениям, депутат Сейма Литвы Юлиус Вяселка, аргументировано возражая сторонникам оккупационной доктрины, рассказал о том, как в советские годы его поразил резкий контраст между благополучной Литвой и обездоленным российским Северо-западом[3]. Таким образом, если СССР и был империей, то она была очень странная – империя-наоборот, в которой «колонии» питались соками, выжимаемыми из «метрополии». Это по существу.

А если строго юридически, – а именно так и только так следует подходить к термину, если он используется для формирования государственной правовой системы, – то здесь следует опираться на те общепризнанные международные правовые акты, которые действовали в тот период. Был ли такой документ в тот исторический период? Такой документ был и, можно быть уверенным, что авторы оккупационной концепции знали о его существовании. IV Гаагская конвенция от 18 октября 1907 года, подписанная 44 странами, рассматривает оккупацию как последствие международного военного конфликта. Т.е. оккупации должны предшествовать военные действия между государствами. Оккупированной считается территория противника, занятая в ходе войны или военного конфликта. Именно так оккупацию определяет статья 42 в разделе III «О военной власти на территории неприятельского государства». Так же трактует понятие «оккупация» и более поздний международный документ – Женевская конвенция от 12 августа 1949 года «О защите населения во время войны». Но в 1939/1940 гг. между СССР и Латвией, СССР и Литвой, СССР и Эстонией, не было ни вооружённого конфликта, ни военных действий. Следовательно, исходя из определения, зафиксированного Гаагской конвенцией, не было и оккупации. Других документов в системе международного права, определяющих понятие «оккупация» не было. Всё происходящее имеет своё место и своё время. По нормам международного права, действующим в 1940 году, термин «оккупация» неприменим к вхождению Прибалтики в состав Советского Союза.

Международное право, если уйти от юридической дефиниции, – это определённые, принятые международным сообществом, договорённости, которые отражают существующий в мире баланс политических сил. Когда этот баланс меняется, и на политической арене мира появляются новые игроки, предпринимается попытка сформулировать новые договорённости. В конце 1980-х годов в политическом обиходе появился термин «мирная оккупация» (не связанная с войной, non-belligerent). Т.е. оккупация в условиях мирного времени, что трактуется как ввод войск на территорию государства без согласия, без соответствующих договорённостей между государствами, т.е. насильственное присутствие войск.

Подходит ли это определение под события 1940-го года, или, иными словами, можно ли применить термин «оккупация» задним числом?

Анализируя ситуацию, сложившуюся для СССР на его западных границах в начале лета 1940 года, необходимо учитывать, что в тот момент кардинально изменилась международная обстановка по сравнению с летом 1939 года. 9 апреля капитулировала Дания, за 5 дней германский вермахт завоевал Голландию, за 19 Бельгию, за два месяца Норвегию, а 14 мая пал Париж. После того, как фактически вся континентальная Западная Европа за короткий срок была оккупирована Германией, началось интенсивное сосредоточение германских войск в Польше (35 дивизий) и Восточной Пруссии (12 дивизий), т.е. непосредственно у границ Советского Союза. К этому следует добавить, что весной 1940 года в Восточной Пруссии была объявлена дополнительная мобилизация. Поэтому требование увеличить численность советских гарнизонов, расквартированных в Прибалтике, обращённое к Латвии, Литве и Эстонии, в этих условиях было естественной реакцией СССР. Эта мера была продиктована интересами национальной безопасности СССР в ситуации реальной угрозы войны, что вскоре и подтвердилось. Ведь главная цель нацистской Германии, как это неоднократно декларировалось руководителями третьего рейха, было уничтожение СССР. Эта идея была сформулирована Гитлером ещё в его «Mein Kampf». 11 августа 1939 года, т.е. накануне подписания Договора о ненападении между СССР и Германией, Гитлер в беседе с последним комиссаром Лиги наций в вольном городе Данциге Карлом Буркхардтом в очередной раз откровенно высказал суть своих будущих замыслов: «Всё, что я собираюсь сделать, направлено против Советского Союза… Я вынужден заключить соглашение с Советским Союзом, после же нападения на Запад и его поражения, я поверну все свои военные силы против Советского Союза»[4]. Какое уважающее себя государство не приняло бы необходимых мер для обеспечения своей безопасности?

Советское правительство выдвинуло правительствам Прибалтийских республик требования увеличить численность гарнизонов, находящихся там в соответствии с договорами о взаимопомощи, подписанными в 1939 году между СССР и Эстонией (28.09.), между СССР и Латвией (05.10.), между СССР и Литвой (10.10). Многие прибалтийские историки справедливо отмечают, что это были весьма жёсткие требования, советские не менее справедливо полагают, что весьма необходимые в той конкретной ситуации. Но для правовой оценки эти различия не имеют значения. Важно то, что Правительства стран Балтии согласились с советскими требованиями.

Это принципиально отличало от многочисленных других акций, осуществлённых воюющими сторонами тогда, в начале 1940-х годов, в том числе вступление английских и советских войск в Иран, высадка американских войск в Марокко без согласия правительства этих стран, захват острова Мадагаскар, принадлежавшего не участвовавшей в войне вишистской Франции и т.п. Великие державы часто игнорируют правовые нормы даже не в условиях войны, а в мирное время, когда это диктует национальная стратегия, как это сделали, например, США, захватившие в октябре 1983 года вооружённым путём Гренаду.

Ввод 10 дополнительных стрелковых дивизий и 7 танковых бригад в Латвию, Литву и Эстонию по согласию с правительствами этих стран как вынужденную меру обеспечения безопасности СССР тогда расценивали многие западные специалисты. Так, глава британского МИД Э.Галифакс считал, что «концентрация советских войск в Прибалтийских государствах является мероприятием оборонного характера»[5]. Аналогично восприняли эту акцию даже главы дипломатических представительств Германии в Латвии – фон Котце и в Литве – Э.Цехлин[6]. Можно сказать, что правительствам стран Балтии ничего не оставалось, как принять требования СССР. Но ведь они их приняли. В отличие от Финляндии, которая эти требования отвергла и не побоялась защищать свою независимость с оружием в руках.

При этом необходимо подчеркнуть, что страны Балтии вместе взятые располагали вооружёнными силами значительных размеров, во всяком случае, превосходящими финские (согласно данным латвийского историка-эмигранта Эдгара Андерсона, страны Балтии имели более 900 орудий, 107 танков, 410 самолётов, а в случае всеобщей мобилизации – население Финляндии в 1940 году составляло ровно половину населения трёх стран Балтии – могли выставить 600 тысяч солдат.[7]) Кроме этого в этих государствах существовали военизированные добровольные организации – в Латвии «Айзсардзе» (19 уездных, 1 железнодорожный и 1 авиационный полк, в Литве «Шаулю Саюнга» (20 полков), в Эстонии «Кайтселийт», состоящая из 16 дружин. В сумме это составляло свыше 150 тысяч человек.

Разумеется, Советский Союз не упускал возможности, чтобы оказать давление на страны Балтии, используя тактику кнута и пряника. Так, осенью 1939 года была установлена блокада морского побережья Эстонии, сопровождающаяся вторжением российских кораблей в территориальные воды Эстонии, что можно было квалифицировать как признак агрессии. Но для этого у советского правительства был безупречный формальный повод: 18 сентября, когда уже началась советско-польская война, из таллиннской военной гавани была отпущена польская интернированная подводная лодка. Москва, опасающаяся возможными действиями этой подводной лодки против советского судоходства, возложила ответственность на Таллинн и установила морскую блокаду Эстонии. 24 сентября для подписания договора о торговле эстонский министр иностранных дел К.Сельтер выехал в Москву на переговоры с В.Молотовым. В ходе переговоров К. Сельтеру было предложено заключить договор о взаимной помощи, который обеспечивал бы Советского Союзу права иметь на территории Эстонии опорные пункты или базы для флота и авиации. Вернувшись в Таллинн, К.Сельтер попытался получить поддержку Германии, но германский посланник посоветовал принять советские требования[8]. 27 сентября эстонская делегация вернулась в Москву, и в тот же день в газете «Известия» появилась официальная информация о советско-эстонских переговорах, а московское радио сообщило о потоплении в Финском заливе неизвестной подводной лодкой советского судна «Металлист». После этого эстонцам ничего не оставалось, как подписать договор о взаимопомощи сроком на 10 лет, предусматривающий ввод контингента советских войск численностью в 25 тысяч человек. Что касается «пряника», то в этом качестве Москва использовала Виленский край в отношениях с Литвой. СССР настаивал на подписании договора и размещении войск, намекая, что в противном случае Вильнюс может быть передан Белорусской ССР. Перед литовским правительством встал вопрос: подписать требуемый договор с размещением гарнизонов и получить Вильнюс и Виленский край или не подписывать договор, ничего не получить и вступить в конфликт с СССР. Литовцы выбрали первый вариант (что увеличило территорию Литвы на 35%), и 10 октября договор был подписан. Российские историки С.Волков и Ю.Емельянов справедливо полагают, что «эти договоры не были бы подписаны правительствами Латвии, Литвы и Эстонии, если бы они не знали, что Германия отказалась от своей гегемонии в Прибалтике»[9]. Тактика советских руководителей заключалась в использовании всего арсенала средств воздействия на соседей, чтобы обеспечить свою безопасность, а тактика руководителей прибалтийских государств заключалась в том, чтобы стараться не обострять отношений с СССР, надеясь когда-нибудь в будущем избавиться от советской опеки, что определило их согласие на ввод дополнительных частей Красной Армии на свою территорию. В те дни среди значительной части населения прибалтийских республик вновь оживились опасения, что после победы на Западе Германия возобновит экспансию на Восток, что сделает эти страны театром военных действий.

В общественных настроениях стран Балтии особенно остро воспринимаются события лета 1940 года. Анализируя правовую сторону события этих дней, необходимо последовательно и подробно рассматривать шаги, предпринятые официальными структурами стран-участников этих событий. Политическая обстановка в те дни была чрезвычайно сложной. В этой связи можно указать на эпизод, характеризующий ситуацию в странах Балтии, сложившуюся к этому моменту. Общественные настроения там разделились: большинство правящих кругов опасалось германской угрозы, но были и прогерманские группы. Так, вопреки позиции президента А.Сметоны, правительство Литвы дало положительный ответ на советские требования увеличить свои военные гарнизоны. Но ответ был дан утром 16 июня, а вечером 15 июня президент Литвы А.Сметона отправил в отставку премьер-министра А.Меркаса, после чего бежал из страны. Но по существующим и тогда, и теперь правовым нормам отправленный в отставку кабинет министров исполняет свои обязанности до того момента, когда утверждён новый кабинет. Поэтому с правовой точки зрения официальная позиция Литвы в отношении советских требований не может быть оспорена. И хотя президент Литвы А.Сметона, находившийся к тому моменту вне своей страны, отказался принять советские требования и высказался за вооружённое сопротивление Советскому Союзу, это уже не имело не только юридического, но и политического значения: на призыв сопротивляться никто не откликнулся. Получив советские требования, президент А.Сметона настаивал на сопротивлении Красной Армии и отводе литовских войск в Восточную Пруссию, но командующий войсками генерал А.Виткаускас, получив поддержку антигермански настроенных офицеров, не стал этого делать. Президент Латвии К.Ульманис обратился к германскому посланнику фон Котце с просьбой разрешить правительству и армии эвакуироваться в Восточную Пруссию, но также получил решительный отказ.

Всё это свидетельствует о том, что у прибалтийских республик не было, по существу, никакой реальной альтернативы кроме принятия советских требований или сопротивления, как это сделала Финляндия. Правительства прибалтийских стран приняли советские требования, и соответствующие соглашения были ими подписаны. Следовательно, и в этом случае правовые нормы при увеличении численности советского воинского гарнизона не были нарушены. Поэтому, даже если оперировать международными нормами не 1940-х, а 1980-х годов, то и мирной оккупации не было.

[1] SL Ōhtuleht, Tallinn, 24.11.2006, p.5.

[2] Я.Экберт. Исследования проблем мира в период и после конфликта «Восток-Запад». Статьи последних 20 лет. М., 1997, с.286.

[3] См. Литовско-российские отношения: эмоции или рациональность? /Материалы конференции, Балтийский государственный университет имени И.Канта, Калининград, 2010, с.6.

[4] Burckhardt. Meine Danziger Mission 1937-1939. München, 1960, s.348.

[5] PRO. Cab. 65/7. P.2557.

[6] См. Международный кризис 1939-1941 гг.: от советско-германских договоров 1939 г. до нападения Германии на СССР, 291-292.

[7] Andersons E. Latvijas vēsture. Ārpolitika II 1920-1940. Stockholm, 1984, p.211.

[8] См. От пакта Молотова-Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. Таллинн. 1990, с.135-139.

[9] С.В.Волков, Ю.В.Емельянов. До и после секретных протоколов. М., 1990, с170.