«Захват государства» олигархами: украинский урок для Центральной Азии

Сегодняшнюю ситуацию на Украине и урок, который должны извлечь из нее бывшие советские республики Средней Азии, анализирует кандидат исторических наук, декан факультета политики и международных отношений Сибирского института управления — филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Р. Ф. (РАНХиГС) Сергей Козлов.

Последние 10 лет в политической жизни Украины были ознаменованы чредой сменяющих друг друга масштабных политических кризисов, начало которым положила акция «Украина без Кучмы» в 2002 г. Продолжающиеся уже не первый месяц массовые манифестации сначала в Киеве, а затем и в других городах, получившие название «Евромайданов», свидетельствуют о том, что украинская государственность ещё далека от вожделенной стабилизации. В чём же причина подобной неустойчивости украинской политической системы?

С точки зрения политической науки, наибольшим эвристическим потенциалом для объяснения политических процессов, происходящих на Украине, обладают:

во-первых, концепция неопатримониализма, предложенная неовеберианцами Гюнтером Ротом, Шмуэлем Эйзенштадтом и др. Она раскрывает механизмы осуществления политического господства. Институциональная специфика неопатримониальных режимов состоит в доминировании неопатримониальных правил политической игры, господстве клиентарно-патронажных отношений, слиянии власти и собственности и т. д.

во-вторых, представления о силе государства, которое в классической политической теории называли «суверенностью». В рамках этого подхода государство рассматривается как территориальная монополия легитимного физического и символического насилия, а базовыми аспектами его деятельности являются автономность и дееспособность государства. Автономность предполагает способность государства формулировать собственные интересы даже вопреки воле различных социальных групп. Дееспособность определяется как способность государства осуществлять стратегические решения по достижению своих целей в обществе. В рамках подобного подхода логично делить государства на сильные (те, которые способны реализовывать национально-государственные интересы) и слабые (не способные действовать независимо). К слову, подобный подход уже был использован Отторино Каппелли при анализе государственного строительства в постсоветской России. Но у нас речь сейчас об Украине.

«Незалежна і самостійна українська держава», образовавшаяся в 1991 г. поле распада Советского Союза по административным границам, в первые годы своего существования, по сути, представляла собой Украинскую ССР, только без ССР. Если воспользоваться словами украинского исследователя Александра Осипяна, это была «отколовшаяся провинция империи, возглавляемая бывшей локальной имперской бюрократией, которая … в своей риторике использует этноцентричную модель этатизма». Только советские идеологические штампы в спешном порядке были заменены националистическими (совершенно недаром в начале 90-х на Украине всерьёз обсуждался вопрос о введении вузовского курса научного национализма взамен вышедшего в тираж научного коммунизма).

Украинская полития вместе с тяжелейшим социально-экономическим кризисом унаследовала от позднего Советского Союза то, что классик британской исторической макросоциологии Майкл Манн назвал слабостью инфраструктурной власти. Речь идёт о поверхностном проникновении государства в общество, что обуславливает слабую способность государств изменять поведение своих граждан. В 90-е и без того незначительная инфраструктурная власть Киева над процессами в стране (или дееспособность украинского государства) ещё более ослабла.

К концу 90-х гг. эту пустоту заполнили олигархические «кланы», которые начинают играть всё более заметную роль в политической и экономической жизни Украины. Возникновение олигархических «кланов» имело под собой как причины социально-экономического характера (разложение системы извлечения ренты «красными директорами»), так и было вызвано стремлением главы государства опереться на крупных игроков, которым он предоставлял доступ к тем или иным экономическим ресурсам в обмен на политическую поддержку. Каждый из подобных «кланов» формировался на базе крупных бизнес-групп, чьё экономическое влияние основывалось на посреднических операциях с энергоносителями и участии в «большой приватизации».

Каждый «клан» представлял собой конгломерат бизнесменов, чиновников и публичных политиков, связанных между собой патрон-клиентскими отношениями. Клановая система предусматривала наличие целой иерархии клиентел и патронажных отношений. «Кланы» возникают во 2-й половине 90-х гг. на региональном уровне и в дальнейшем предпринимают попытки распространить своё влияние на всю территорию страны, прежде всего через получение доступа к рычагам принятия решений. Основными инструментами для этого служили:

-- организация собственных или «приватизация» уже существующих политических партий для отстаивания собственных интересов в Верховной Раде (так, Социал-демократическая партия Украины (объединённая) была политическим прикрытием киевского «клана», «Партия регионов» — донецкого, «Трудовая Украина» — днепропетровского и т. д.);

-- продвижение собственных представителей на ключевые государственные посты (в частности, в 1996—1997 гг. премьер-министром был глава днепропетровского клана Павел Лазаренко, в 1995—1996 и 2002−2004 гг. эту должность занимали ставленники донецких «кланов» Евгений Марчук и Виктор Янукович, пересевший в кресло премьер-министра из кресла донецкого губернатора);

-- вхождение в существующие клиентарно-патронажные сети и получение доступа к президенту через неформальные контакты с лицами, входящими в его непосредственное окружение.

Вплоть до 2002 г. отношения между «кланами» носили относительно мирный характер, позволявший избегать острых конфликтов и «войн» за раздел и передел собственности. Происходило это во многом благодаря тому, что ключевую роль в политической системе — роль арбитра, вето-игрока и распределителя ренты — сохранял президент Леонид Кучма. Именно в его руках находились возможности предоставлять крупным игрокам различные экономические преференции (распределение энергоресурсов, участие в приватизации крупнейших предприятий, налоговые льготы) в обмен на политическую поддержку. Эта система строилась на принципах лояльности к центральной фигуре.

Помимо экономической заинтересованности слабость государства, созданного (?) выходцами из рядов партийно-советской номенклатуры и технократии, компенсировалась механизмами того, что в западной литературе получило название blackmail state — «шантажистское государство». Глава государства при помощи компромата контролировал ключевых политических и экономических акторов.

Таким образом, к концу первого десятилетия независимости на Украине сложился консолидированный неопатримониальный режим, функционирующий на основе политико-экономической гегемонии главы государства, контролировавшего рычаги силового и фискального воздействия. Вокруг президента сформировалась мощная группа высшей государственной бюрократии, для которой государство является объектом частных интересов и использование ресурсов государственной власти — способом личного обогащения.

Сложившаяся система начала давать сбои к концу второго президентского срока Леонида Кучмы, когда некоторые бизнес-группы второго порядка поставили целью изменение сложившегося status quo в распределении власти и собственности и в условиях недостатка ресурсов сделали ставку на апелляцию к избирателям и внешнюю поддержку. Результатом стала «оранжевая революция», которая явилась комбинацией целенаправленного использования технологий протестной мобилизации и массового эмоционально-политического возбуждения, вылившегося в протестные акции на Майдане Незалежности. Однако власть осенью-зимой 2004 г. штурмовала не только «оранжевая коалиция». Аналогичную попытку предпринял и самый мощный из региональных «кланов» — донецкий. Крупных игроков в период «оранжевой революции» на самом деле было не два: власть и оппозиция, а три — Кучма, «оранжевые» и «донецкие».

Результатом событий 2004−2005 гг. стал распад сложившейся модели неопатримониального господства, основанной на гегемонии президента. По сути, произошёл «захват государства» коалицией руководителей ряда бизнес-групп второго порядка. В публичном дискурсе это отразилось в виде метафорического обозначения «оранжевой революции» как восстания миллионеров против миллиардеров. Спонсоры «оранжевой революции», вошедшие в состав выигрышной коалиции (Юлия Тимошенко, Пётр Порошенко, Давид Жвания и др.), стали использовать полученные властные полномочия для максимизации своего влияния на политическом поле. Устранение ключевого вето-игрока значительно снизило затраты на получение выигрыша. Хотя правительство Тимошенко осуществило ряд мер, направленных на борьбу с теневыми доходами, прекращение налоговых махинаций, в целом ситуация при которой близкий к власти крупный бизнес получал определённые преференции, сохранилась. Изменились лишь «благополучатели».

Устранение президента Кучмы и его окружения (целый ряд генералов-силовиков неожиданно покончил с собой), возглавлявших «аппарат» «шантажистского государства», ослабило контроль за крупнейшими акторами политического процесса и ещё более снизило дееспособность государства.

Кроме того, важный и до сих пор недооценённый в литературе аспект политической динамики постсоветской трансформации был связан со сменой поколений в украинской элите. Речь идёт о масштабной чистке государственного аппарата, предпринятой «оранжевым» правительством. Уволив значительную часть представителей позднесоветской партийно-советской номенклатуры и технократии, сохранявших помимо личных корыстных мотивов ориентацию на служение государству, «оранжевые» власти в массовом порядке заменили их представителями нового поколения — поколения «семидесятнутых» (как называет его исследователь из Европейского университета в Санкт-Петербурге Дмитрий Травин). В государственный аппарат на среднем уровне пришли рентоориентированные политические предприниматели и бизнесмены.

Поскольку условием разрешения кризиса 2004 г. была конституционная реформа, перераспределявшая властные полномочия от президента к парламенту, возможности главы государства по регулированию отношений между крупнейшими бизнес-группами существенно сократились. В силу этого, а также по причине личной слабости В. Ющенко к осени 2005 г. фактически устранился от подобного арбитража, что обернулось всплеском рейдерства.

Подводя промежуточные итоги, можно констатировать, что «оранжевая революция» стала не столько триумфом демократии и гражданского общества, сколько изменением модели неопатримониального государства, обернувшейся снижением его автономности и дееспособности. Украинская политическая жизнь 2005−2013 гг. — непрерывная борьба олигархических «кланов» за доминирование. Можно сказать, что период мирного сосуществования финансово-промышленных групп с уходом верховного арбитра закончился, сменившись периодом острой конфронтации. Можно остановиться на её краткой хронологии.

Развал «оранжевой» коалиции почти сразу после «революции» и острые конфликты среди её участников привели массовому разочарованию электората в «оранжевых» партиях. Итогом этого стало то, что на парламентских выборах 2006 г. победу одержала партия регионов, являющая политическим прикрытием донецкого олигархического «клана». Теперь уже этот клан, сформировав вместе с коммунистами и социалистами «антикризисную коалицию», предпринял попытку захвата государства. Партия регионов, получив должности премьер-министра, всех вице-премьеров и 14 министерских портфелей из 19, вернулась к практике предоставления экономических льгот собственным клиентарным группам.

Впрочем, доминирование донецкого «клана» было не слишком продолжительным. Последовавший в апреле 2007 г. роспуск Верховной Рады на время приостановил экспансию донецкого «клана». Однако досрочные выборы, состоявшиеся 30 сентября 2007 г. не изменили ситуацию в целом. Новый политический расклад привёл к новому разделу сфер влияния между различными бизнес-кланами и бюрократическими группировками. «Второе пришествие» правительства Тимошенко закончилось победой в 2010 г. Януковича на президентских и партии регионов на парламентских 2012 г. выборах. Реванш «донецких» обернулся мощнейшим давлением на бизнес, ухудшением делового климата, новой чисткой госслужащих на среднем уровне с заменой их на выходцев из Донецка. Всё это стало причиной роста недовольства, который в конечном счёте привёл к «Евромайдану».

За политическим «маятником», попеременно отдававшим власть в стране то «оранжевым», то «бело-голубым» правительствам, стояла борьба не партийно-идеологических платформ или стратегических программ развития страны, а коалиций политических предпринимателей, рентоориентированных бизнес-групп и неопатримониальных бюрократических клик за установление контроля над ресурсами государственной власти.

Вообще, нормативные центрированные на демократическом и правовом устройстве государственных институтов представления и те понятия, которыми они описываются в политическом дискурсе, слабо подходят для понимания особенностей украинского неопатримониализма. Когда говорят об украинских «президенте», «партиях», «парламенте», нужно иметь в виду, что украинский президент — не глава легально-формального государства, проводящего в жизнь национально-государственные интересы, а глава коалиции бизнес-групп, которые через клиентарно-патронажную эксплуатацию публичных ресурсов претендуют на контроль над государственной властью во имя достижения собственных бизнес-интересов; украинские партии — это не часть гражданского общества, отражающие интересы разных его сегментов, а политические машины, выстроенные вокруг бизнес-структур или лидеров; украинский парламент — это клуб политических предпринимателей, аффилированных с различными олигархическими «кланами».

При этом легитимность любого президента, любого правительства и любого парламентского большинства на Украине неизбежно оказывается ограниченной в силу присущего украинскому обществу фундаментального культурного раскола — на русскокультурный восток и украинокультурный запад, успешно политизируемого в случае необходимости при помощи ряда проблем-маркёров (русский язык, НАТО, Черноморский флот). Этот раскол, или пользуясь термином Сеймура Липсета и Стейна Роккана, кливаж приводит к тому, что любой лидер, опирающийся на поддержку либо Запада и Центра, либо Юго-Востока, неизбежно воспринимается «второй половиной» Украины как захватчик, узурпирующий право выступать от имени политического целого, с которым каждая из половин склонна отождествлять только себя.

Исходя из классических, восходящих к построениям Макса Вебера и Пьера Бурдьё, представлений о государстве как о монополии физического и символического насилия можно констатировать недостаточность силовых и символических ресурсов, которыми располагает украинское государство для преодоления «захвата государства», критической зависимости от внешних акторов, а также обеспечения культурной гомогенизации общества.

В этих условиях любая выигрышная коалиция обречена пытаться при помощи популистских мер пытаться удержать свой контроль над ресурсами государственной власти. Разумеется, давно назревшие структурные реформы слабое государство осуществлять не в состоянии. А экономическая политика сводится к проеданию советского наследства — использованию экспортоориентированных отраслей (металлургии и химической промышленности). Средства, получаемые от экспорта, концентрируются в руках бизнес-групп, пытающихся приблизиться к власти и спонсирующих все крупные политические силы на случай их победы на выборах.

Результат олигархического «захвата государства» и частного присвоения распоряжения публичной политической властью во имя собственных интересов в ущерб производству общественных благ налицо — мы наблюдаем обвал государства перед лицом стихийного протеста даже не «рассерженных», а «разъярённых» горожан.

Какие уроки могут извлечь из украинской истории государства Центральной Азии?

-- Усиление влияния олигархических «кланов» в политической и экономической жизни представляет непосредственную угрозу государственности, поскольку логика бизнес-интересов противоречит логике национального государства. Представления о том, что развитие крупного капитала способствует экономическому прогрессу страны являются иллюзией. В условиях неурегулированности прав собственности и краткосрочных горизонтов планирования крупные бизнес-группы ориентируются не на развитие и долгосрочные инвестиции, а на «проедание» советского наследства.

-- Бизнес-элиты не заинтересованы в универсализации правил игры, поскольку их влияние основано на партикуляризме и получении «эксклюзивного» доступа к рычагам принятия решений.

-- Попытки финансово-промышленных групп реализовать свои интересы через различные механизмы подрывает автономность государства, превращая его в инструмент влияния соперничающих «кланов».

-- Эксплуатация ресурсов государственной власти в частных интересах приводит к игнорированию производства общественных благ, что чревато социальным взрывом. Бизнес-элиты перекладывают заботу о поддержании социального контракта на слабое государство.

-- И последнее. Постсоветским государствам — особенно это касается Центральной Азии — необходима стабилизация механизмов внутриэлитного воспроизводства. Не родственные, клановые и клиентарные связи должны определять карьеру. Доступ в элиту должен осуществляться через систему образования. Именно она в модерных государствах выполняет функцию формирования неравенства, поскольку именно она наделяет выпускников символическим капиталом и обеспечивает их планируемым будущим.