Поляки в районе польско-белорусской границы прячут беженцев как «при оккупации»

####

Об этом в своём интервью рассказал Славомир Дрон, соучредитель «Беловежской гуманитарной акции».

Жители Беловежа и области с сентября оказывают помощь мигрантам, пересекающим польско-белорусскую границу. Чтобы объединить усилия, 14 ноября они создали эту организацию.

Славомир Дрон рассказывает, как вот уже более трех месяцев выглядит жизнь местных жителей в закрытой зоне рядом с границей с Белоруссией:

- Начался сентябрь, мы услышали, что беженцы идут через границу – на севере, около Соколки и на юге, но у нас в Беловеже прохода не было вовсе, в лесу вообще не было людей. Поначалу им было, пожалуй, труднее всего идти через эту местность. Они понятия не имели, в какую сторону идти, они не знали эту территорию с множеством поваленных деревьев, болот, где не работают сотовые телефоны, где проход всего одного километра занимает до полутора часов.

Настал такой момент, когда беженцев стало действительно много. И это были не «молодые бычки», потому что такие ребята проходили быстро в Гайновку и через пару часов уже в Германии были. Зато бродили, терялись, умирали в этом лесу семьи с детьми и старики, таких мы встречали все время. Невозможно было сделать вид, что их не видно.

Однажды они подошли к самой Беловеже, возле знака въезда их остановили пограничники. Десяток человек, с детьми. Мы видели, что одна женщина не могла встать на ноги.

Полицейский был любезен, но не позволил нам подойти, чтобы мы могли оказать помощь/ Вышли из домов жильцы, накормили их, одна пара за 10 минут отдала беженцам семь пар штанов.

Сначала жители Беловежа звонили пограничникам. Они представляли себе, что это сработает: охрана соберёт беженцев, поместит их в какой-нибудь центр, сделает документы о предоставлении убежища, проверит. Но вместо этого Пограничная служба отвозит этого человека «за забор» и не получит он даже теплой одежды и еды, его только садят в грузовик. Когда мы поняли это, то перестали звонить.

Найдутся среди поляков единицы, которые будут говорить, что это грязные люди И какие-то террористы. Но даже те, кто были очень плохо настроены по отношению к ним, изменили свое мнение на 180 градусов, когда только встретились с ними в лесу, лицом к лицу.

Когда они увидели голодных детей, людей с вывихнутыми, распухшими ногами. Поговорил с поляками, и тот помог, и этот. Как не помочь, когда замёрзшие люди подходят к твоему забору? Мы не можем допустить, чтобы они умирали у порога нашего дома.

Мы начали организовываться, хотя это было нелегко.

Сначала нужно все уладить, начиная с воды. Упаковывая рюкзаки, вы не знаете сначала, что вам может понадобиться. С рюкзаками пошли в лес. Оборудовали тайный склад, оглядываясь через плечо, не следит ли за кем-нибудь. Напряжение было невероятным, конспирация, люди уже бредили. Пришлось вдруг превратиться в спасателей, юристов, чтобы разобраться с документами о предоставлении убежища, взять на себя различные новые функции. При этом у каждого из нас была своя работа, всё равно надо было её делать.

Часть беженцев, конечно, прятали по домам. Как при оккупации.

Если вытаскивать кого-то из леса, из болота, кого-то, кто физически не способен идти дальше – а были такие случаи, что людей из больницы выбрасывали «за забор», разлучали семьи, то мы решались на что-то подобное, конечно, сильно рискуя.

Мы понимали, что всем не поможем, но посторонней помощи не было ВООБЩЕ. На первое заседание «Беловежской гуманитарной акции» пришли около 50 человек. Сейчас нас более 100, нас поддерживает множество одиноких людей, помощь также предложил крупный местный предприниматель, у нас нет проблем с тем, чтобы собрать необходимые вещи.

Мы пришли к выводу, что нужно начать раскрываться, потому что мы ведь ничего плохого не делаем, действуем по совести. Мы создали группу в «Facebook», начали давать интервью, общаться с журналистами, чтобы это не было односторонним повествованием, фотографировать и записывать акции, чтобы были доказательства того, что мы были очевидцами.

Когда это безумие на границе пройдет, а в польской прессе исчезнет паранойя и ненависть к БЕЖЕНЦАМ, часть умников, похлопывающих сейчас по клавиатуре компьютера, скажет: «Как же вы, вы там были, все видели и не помогли? Мы ничего не знали, потому что у нас не было доступа, нас манипулировали, журналисты не могли добраться». Но будут отчеты, доклады, рассказы свидетелей.

Бывало, мы находились на грани психологического и физического истощения.

Если кормить кого-то день и другой, то известие о том, что этого человека силой отправили «за забор», отнимает силы и смысл помогать. За все это время я не слышал, чтобы кто-то был напуган или произошла какая-то неприятная ситуация с беженцами. Это очень странно. Мы были уверены, что они могут случиться, если беженцы так долго пребывают в лесу, так отчаянно перебрасываются туда-сюда по семь раз.

Они сходят с ума от этого.

Мне было непонятно, что это за люди. Если группу девушек возглавляют парни, то возникает мысль, что вы не хотите участвовать в доставке женщин в бордели в Европе. Это все не просто. Если бы были нормальные процедуры, мигрантов было бы легче проверить.

Или почему пограничникам не нужна помощь? Мы предлагали различные формы сотрудничества, мы предлагали, но неизвестно, по какой причине комендант отказался.

Для него, наверное, пока он не в обмороке, значит, он здоров, а раз уж заболел, то «скорую» вызывать…

Нет промежуточных состояний. Пограничники не отвечают за то, чтобы оказывать гуманитарную помощь, они отвечают за охрану границы, и никто не имеет к ним претензий.

Но охранять границы, и не оказывать помощь беженцам это очень этически спорно.

Некоторые из них -- наши коллеги, они от этого сходят с ума. Как может парень, у которого есть дети, вывезти других детей силой на границу, вернуться после этого домой и нормально себя чувствовать? Не может. Сын одной моей подруги не выдерживает, каждый день рыдает дома.

Все они либо впадут в алкоголизм, либо окажутся на психиатрическом лечении.

Я ужасно беспокоюсь о них, я не хотел бы быть в их положении. Все хотели бы иметь пенсии, приказы им выдаются только и исключительно только устно, что им делать? Они не живут в Варшаве, и они не могут в любой момент бросить работу и пойти на другую.

Пока они служат,  они утешают друг друга, оправдывают, говорят, что для них беженцы -- это преступники, и они должны выгнать их, желательно как можно скорее.

Мы в Беловежеье потомки беженцев, которые бежали отсюда во время Первой мировой войны и возвращались не уничтоженными часто через пять лет. Такова была судьба моих прадедов и дедов. На таких людей тоже кое-кто говорил, что это они никчемные воры и грязнули. А часть принимала их и помогала. Двое моих детей живут в Англии. Они хотели лучше зарабатывать, легче жить, и так у них есть.

В лесу мы встретили ребят-беженцев, отлично разбирающихся в информатике, хорошо говорящих по-английски. Или врачи, если врачи из страны бегут, то не может же быть хорошо там, не так ли?

Нам было больно, потому что давать им воду было равносильно тому, что мы предатели, сотрудничающие с Лукашенко. Исходя из этого, означает, что кипятя воду на газе или заправляя бензин на заправке, вы поддерживаете режим Путина?

Ведь это бред. У меня консервативные взгляды, и называть меня леваком нелепо. Либо ты человек и хочешь помочь, либо ты отворачиваешься. Для нас это была проверка человечности, нашей этики. Сколько процентов прошло такую проверку, сказать точно не удалось.

Вырубка Беловежской пущи и блокада харвестеров были травматичными событиями , но не настолько, как то, что происходит сейчас.

Нет больше и не будет удовольствия ходить по нашим лесам.

В этом месте ты кого-то нашел, а может, в том болоте кто-то утонул и тела уже не найдешь, а там, может, встретишь кости... Это травма в XXI веке, когда у нас всего в изобилии. Многие из нас долго будут выздоравливать.

Мы останемся здесь с этой травмой. Нам всем вместе придется жить, вместе с пограничниками, еще 20 лет смотреть друг на друга, работать вместе и объяснять друг другу, что произошло.

Это очень трудно, но время лечит раны. Чем раньше мы начнем говорить об этом, тем больше это будет возможно. У меня разные разногласия о том, как вести себя с некоторыми…

Через некоторое время, я считаю, что люди предпочтут делать добро, а не зло, им просто нужно получать больше информации. У меня нет сожаления к полякам, что они так реагируют, но у меня есть к тем претензии к тем, кто вызывает ненависть.

На встрече с представителями ЕС были эмоции. Мы ожидали, что избранные нами люди будут представлять нас. Я сказал им, что устал слушать, как Церковь говорит, что «она сожалеет».

Мне наплевать на это сожаление в двадцатой или какой-нибудь другой фразе. У них есть инструменты для реагирования. Нет никаких аргументов для оправдания, когда человек умирает в ста метрах от вас.

Церковь в Беловеже спряталась. Она пассивна. Она не желает высовываться. Она не хочет быть лидером помощи беженцам. Она не играет практически никакой роли.

С одним священнослужителем я хорошо знаком, поговорили. Они политически запутались, оторвались от реальности и от повседневной жизни. Трудно сказать, как бы они себя вели, если бы стояли в лесу лицом к лицу с беженцами. Я думаю, что они помогли бы. Но пока они не встали, не противостоят давлению, которое на них оказывают, они боятся того, что скажут другие, и у них не может быть своего мнения.

Среди нас в акции есть католики, православные, неверующие. Большинство тех, кто не верит в Аллаха. Интересно, не правда ли? Подруга мне объяснила: «Христиане пойдут на исповедь, очистят совесть и дальше могут жить».

Это Рождество самое трудное. Не представляю, как поляки будут ставить пустую тарелку на стол.

От этого исторического обычая осталась только форма, в нем больше нет духа, нет идеи.

Такая тарелка предназначалось для человека Чужого, который придет незваным, бедным, которого нужно поддержать. Такие люди пришли. Если мы считаем, что их нужно выбросить, то имеем ли мы право поставить эту тарелку в канун Рождества? Это будет уже вранье . Тем не менее, найдутся те, кто поставит и будет продолжать чувствовать себя хорошо с этим. Остается пустая символика, христианство, являющееся уже только политикой и традицией, не только без духовности, но и без всякой философии.

Перевод с польского